Лекарство от гордыни

Неужели это мое воображение, такое бедное наяву, во сне создает живые картины с замысловатыми сюжетами и разнообразными участниками — порой такими, которых никогда не видела в реальной жизни? Откуда они берутся? Или это не воображение, а что-то другое проникает в мое сознание? Или мое сознание совершает путешествие? Куда? Не запасай любви мгновенья впрок –
Дари любовь, и сторицей она к тебе вернется.
Мгновения любви нам дарит Бог,
Черпая из бездонного небесного колодца.

Неужели это мое воображение, такое бедное наяву, во сне создает живые картины с замысловатыми сюжетами и разнообразными участниками — порой такими, которых никогда не видела в реальной жизни? Откуда они берутся? Или это не воображение, а что-то другое проникает в мое сознание? Или мое сознание совершает путешествие? Куда?

Если согласиться с тем, что и наяву мы в основном спим, находимся, в лучшем случае, в полуосознанном состоянии, то вполне логично придавать снам большее значение, чем реальности, в которой мы пребываем считанные мгновения просветления (а ведь у некоторых и вся жизнь проходит как сон). Но всегда ли путь логики приводит к истине?

Во всем, что подчинялось законам математической логики, я считала себя непогрешимой. Гордости умом не удалось оформиться в нечто незыблемое благодаря тому, что не многие считали меня умной, особенно в житейском смысле. Правда моя гордыня умудрялась подпитываться и тем, что не использую (хотя могла бы) в корыстных целях ум и знания, которые лежали в памяти в основном мертвым грузом или вообще за невостребованностью исчезали бесследно. По поводу последнего я над собой подшучивала:

Я знаньями питаюсь, я – черная дыра.
Их столько с упоеньем поглощаю.
Куда деваются? Сама не знаю –
В моей копилке нет ни потолка, ни дна.

Знания были для меня как лакомства, я наслаждалась их вкусом. Это было их главным и часто единственным применением. Только знаниями о себе я пренебрегала, интуитивно чувствуя, что они могут прийтись мне не по вкусу. Но можно ли, не зная самое себя, воспринимать правильно действительность? Не значит ли это — спать наяву. В молодости в тяжкие периоды беспросветного однообразия, я даже отдавала предпочтение снам во сне сну наяву: с нетерпением ждала, когда наступит ночь, и приснится что-нибудь необычное – светлое, радостное.

Когда после долгих духовных поисков, мне посчастливилось выйти на герметическую Школу «Атанор», вместе с пониманием того, что мои поиски увенчались успехом, пришло понимание и того, что на пути постижения истины палуба «корабля дураков» может быть более надежной опорой, чем приземленный ум, что возможна осознанность не только наяву, но и во сне, и что сны могут быть знаковыми.

Первый сон, который я восприняла как знаковый (правда, по прошествии некоторого времени), приснился мне в ночь перед моим первым Школьным семинаром, проводимым Звездочетом.

Иду по перрону вокзала, вроде собираясь ехать в Москву. Перехожу на другой перрон, который оказывается уже на Белорусском вокзале в Москве. Дохожу до навеса и неожиданно попадаю в темноту (еще мелькнуло в уме: как же найду свой поезд). Поворачиваюсь назад — там тоже темно. Темно со всех сторон, во всех горизонтальных направлениях. Поднимаю глаза вверх – синее небо с большими яркими звездами. Вдалеке внизу – верхние этажи серых домов. Я, оказывается, над землей. Бесконечное ярко-звездное небо синеет надо мной. Вдруг оно начинает вливаться в меня, как в воронку, наполняя своей светлой бездонной радостью.

За три года до этого, расставаясь с человеком, который, как я тогда думала, предал меня, я написала стихотворение

ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ПРОШЛОГО
Ушла ступенька из-под ног.
Я испугалась: мрак и пустота внизу.
Но стоило поднять глаза, и дать себе зарок
Вниз не смотреть, и утереть слезу
По прошлому, чтоб крылья обрести,
И улететь отсюда навсегда.
Без сожаления хочу расстаться с прошлым я.
И пусть оно не мучает меня.
В разгаре и на склоне дня
Пусть свет с небес вливается в меня
Легко и радостно. Свободна я — ничья.

К тому времени фундамент из многолетних привычных убеждений, казалось, прочно сцементированных логикой, на котором держался мой материализм, стал разрушаться новыми знаниями и кратковременными, но впечатляющими состояниями, не постижимыми ни умом, ни пятью чувствами. Но поверить в Бога пока не получалось. Моя страсть к знаниям тогда еще жила во мне, и в вышеприведенном стихотворении первоначально вместо «пусть свет с небес вливается в меня» было «пусть новое вливается в меня». Свет с небес появился позднее.

На семинаре Звездочет произвел на меня впечатление, и я даже подумала: «Вот в кого надо бы влюбиться», ибо мне тогда почувствовалось, что мировоззрения наши близки. И, вопреки поговорке «сердцу не прикажешь», на следующем августовском семинаре в Клайпеде это произошло. Глаза Звездочета, когда я смотрела в них, светились искрящимися лучами. Но что-то меня все-таки смущало. Возможно несоответствие чудесного света из глаз Звездочета тому, что и как он говорил.

Когда любишь нельзя сомневаться,
Если хочешь любовь сохранить.
Но не так просто преодолеть многолетний скептицизм,
Не дать росткам сомненья пробиваться,
Не позволять любовь им потеснить.
Мои сомнения вылились в два четверостишья:

* * *

Нет, не любовь в твоих глазах —
Они в меня вонзаются мечами.
А поначалу вечность обещали,
Сияя звездами в искрящихся лучах.

* * *

Мне не найти в твоих глазах любви —
Они меня арканами встречают
И на стриптиз духовный побуждают.
А хочется, чтоб пели соловьи.

Перед отъездом я отдала эти стихи Звездочету. Он, не читая, положил их в нагрудный карман. Последний взгляд его сияющих глаз я поймала, уже сидя в отъезжающей машине, и удерживала в памяти это сияние долго после того, как сами глаза исчезли из виду.

Через год, на клайпедском же семинаре, мы со Звездочетом обменялись несколькими теплыми словами, и каким-то образом я коснулась его щеки. Это прикосновение запомнилось. И осенью на семинаре, проходящем в Воронеже, как-то неожиданно пришло:

«Я помню чудное мгновенье»
К твоей щеке прикосновенья.
Исчезло время для меня,
Сгорев от звездного огня.

В последний вечер семинара я сказала Звездочету, что сочинила про него стих. И наедине, что почти невозможно, так как он всегда в окружении жаждущих его советов, общения с ним, или просто побыть рядом в его энергиях, я прочитала ему полушутливо-полусерьезно это четверостишье. Уединение было коротким: его быстро хватились. Пришлось вернуться в семинарскую толчею. И здесь Звездочет умудрился подарить мне танец и очень естественно играл роль рыцаря без страха и упрека. Забыв о своем балахонистом пальто, очечках на курносом носу, снующих вокруг семинаристах, я чувствовала себя прекрасной дамой. Никто не решался приблизиться. Очарование продолжалось …

По возвращении домой мне приснился сон:
Я рисую профиль Звездочета на листе, висящем на стене. Появляющийся профиль не похож на оригинал. Я рисую новый – с тем же результатом. Перевожу взгляд — и вижу островок среди водной глади и над ним профиль Звездочета на фоне белого облака. Думаю, что это надо обязательно запечатлеть. Поворачиваюсь, в поисках как бы это сделать. Идет кто-то из наших с фотоаппаратом. Но профиль уже исчезает. Картина меняется на глазах: на месте острова появляется белый, с легким корпусом, лайнер, который набирает скорость и скорее улетает, чем уплывает.

Я отправила Звездочету е-mail с описанием сна, но ответа не получила.

Встретились мы только в июне следующего года в Крыму. Приехав с опозданием, я поселилась в маленьком домике на даче «Якоря 2», расположенной рядом с дачей «Якоря», получившей свое имя благодаря тому, что в ее воротах были вделаны два якоря. Там уже проживало восемь человек. Первое утро в школьном пространстве было утром очищения. За многие месяцы бессеминарья, видно, скопилось много такого, что загрязняло восприятие. Лежа в спальнике на топчане, добротно сколоченном Ильей (профессиональным артистом из Москвы, давно влившимся в школьное пространство и обогащающего его своим добросердечием), я обливалась слезами, омывая ими лицо, уши, шею. И душа очистилась от эгоистичного и мелочного. Увидела, насколько я в чем-то хуже многих людей. Появилось объяснение некоторых человеческих проявлений: вот Дима — вчера был сущностью в круге – такой уж невозмутимо самоуверенный, а, может, это из-за неумения отдавать любовь или из-за боязни, что ее не примут, он прячется под маской самодостаточности и выпендрежа – вот я какой! Видимо, и мое сердце наполнилось невостребованной любовью, а Костя (один из первых учеников, а теперь учитель, нашей Школы), например, думал, что у меня камень за пазухой. Но даже в этом состоянии не смогла уйти от самолюбования — возникло желание иметь свидетелей своего просветления. Дракон почувствовал опасность для себя.

Ранним утром, после окончания семинара, пошла к морю. В туманной дымке над горизонтом появилось белое пятнышко. Увеличиваясь, оно двигалось в мою сторону, приобретая очертания корабля. В какой-то момент, вырвавшись из тумана, он опустился на воду и, когда приблизился, оказался пятипалубным теплоходом «Зiрки Днiпра». Зiрки — звезды по-украински. В моем сне Звездочет превратился в летучий корабль и улетел от меня. И вот наяву летучий корабль спустился ко мне с небес, чтоб не дать отвыкнуть от чудес.

В восторженном состоянии я вернулась в лагерь и рассказала Косте и Звездочету о чудо-лайнере. Они, как мне показалось, не прониклись.

Следующий день был днем испытаний для меня. Произошедшее свалилось вроде бы совсем неожиданно, но при более пристальном рассмотрении, оказалось, было вызвано множеством причин. В Крыму я надеялась поправиться не только духовно, но и телесно, то есть потолстеть, но в первые дни мое тело, напротив, похудело, зато как-то незаметно разжирел Уроборус. Он у меня трехглавый, как дракон гордыни Авессалома Подводного. Главная голова расплывалась в самодовольной улыбке, вторая громко шептала: «Да, хороша!» Третья призывала зрителей. Мужчины подливали масла в огонь моего самодовольства. Вася без устали говорил комплименты. Гончар как-то восторженно признался: «Миссис Хадсон, я от Вас балдею. Вы совмещаете несовместимое». Коля из Петрозаводска сказал, что чувствует во мне силу: наверное, это давала себя знать крепнущая мощь моего Уроборуса. Антон, когда я подбежала к остановке, чтобы попрощаться с воронежцами, произнес — очень проникновенно: «Мисс Хадсон! Осталось только сладкое «до свидания»». Даже Костины глаза при встрече с моими, казалось, вспыхивали стремительнее и горели ярче, чем раньше. Сам Джи (Мастер, создавший Школу) сказал, правда, тихо, чтобы никто не слышал: «Миссис Хадсон! Самая красивая». Появилось подозрение, что так он подбадривает самых некрасивых, но мой Уроборус не хотел в это верить. А может, в этой ситуации Джи пытался обратить мое внимание на ничем не подкрепленное самомнение. Но я привыкла считать себя, вопреки тому, что отражало зеркало, неотразимой. Мой кундобуфер поддерживал во мне эту уверенность. И вместе с Уроборусом они жирели за мой счет. Но Звездочет на счастье, которое по свежему впечатлению показалось мне великим горем, прервал их пир.

Началось безобидно. Небольшая группа школьников уютно расположилась на веранде «Якорей», увитой виноградной лозой с еще зелеными гроздьями винограда. Лю-лю, молодая красивая самоуверенная брюнетка, хотела научить меня и застенчивую Свету из Молдавии курить. Я взяла сигарету, но сказала, что это мне не к чему. Лю-лю стала изображать, как можно сидеть в баре где-нибудь в Париже, красиво затягиваясь сигаретой, щелкнуть пальцами, подзывая гарсона…

Я не поддавалась. Она продолжала:
— Возле выстроится очередь поклонников…
Я, почему-то растерявшись, пробовала говорить, что у меня есть поклонники, что другие ценности у меня. Лю-лю спросила:
— Что Вам уже 90?
— Не за горами, — ответила я, видимо, напрашиваясь на комплименты, и почувствовала удивленные взгляды.

Звездочет стал говорить, что я закоснела, что Лю-лю сказала столько ценного, а я не услышала, что я эгоцентрик — расчетливый и по-своему организованный.
— Но ведь я недисциплинированна, везде опаздываю, — сказала я, еще надеясь, что все обойдется.
— Ты не уважаешь людей. Приехала и ждешь, когда тебя развлекать будут. Специально приехала в конце семинара, зная, что и в постсеминарское время бывают обучающие ситуации и шесть евро не надо платить. Ты от нас получаешь энергию. Мощный вампир! Жестокий.

Во мне появилось неприятное ощущение, но, думая, что, может, Звездочет говорит не очень серьезно, я еще собиралась сказать, чуть ли не хвастаясь, что и моя подруга называла меня вампиром. Но не успела, так как Звездочет, увлекшись, не уловила, в каком контексте произнес:
— …старуха с проблесками гениальности ….
Я подхватила:
— Вот о проблесках, — поглаживая себя по груди, может мысленно, и говоря мысленно: «Бальзам на душу», имея в виду – на раны, нанесенные его безжалостными словами. Но, уже понимая, что никакой бальзам раны не залечит, по крайней мере, в ближайшее время, и что кровь из них полилась вместе со слезами из глаз, на мое счастье, скрытых темными очками.

Потом прозвучал вопрос, подразумевающий ответ: «Никому не нужна». Как утопающий, хватаясь за соломинку, я обратилась к Джону:
— Я тебе не нужна?

Джон и другие стали говорить, что я ухожу от ответа. Я переспросила у Звездочета, что он спросил.
— Кому ты нужна?
— Здесь?
— И здесь, и в социуме.
Я, быстро прикинув, что даже сыну не очень нужна, тихо сказала:
— Никому.

Наверное, где-то здесь я впала в давно не испытываемое состояние: слезы, которые всеми силами хотела остановить, перекрывали дыхание.

Кто-то спросил, есть ли у меня какая-нибудь живность. Я с трудом ответила, что нет. Стали предлагать, кого можно завести.
— Попугайчик. Такая прелесть! … – говорила Лю-Лю.

Мне хотелось исчезнуть. Звездочет переключился на что-то другое, наверное, поняв, что я готовенькая: вошла в глухую обиду. Слезы временами выкатывались из глаз, и я пыталась их перехватить, когда они должны были показаться из-под очков. Я чувствовала себя, как у позорного столба. Когда же до меня стали доходить волны всеобщей жалости, это стало совсем невыносимо. Стараясь сделать это незаметно, пересела ближе к выходу, встала и ушла. Бродила по окрестностям, рыдая как-то тихо, сдерживаясь, хотя рядом уже никого не было, постепенно освобождаясь от боли. Сильнее всего задело то, что меня воспринимают не так, как я полагала. Костя (уже позже) заметил, что я живу в фантазиях — негативных или слишком позитивных, видимо, преувеличенно позитивных на свой счет: мои представления о себе ошибочны. Как я ни пытаюсь казаться молодой, жизнерадостной, добродушной, всех любящей, ни в ком и ни в чем не нуждающейся, все видят меня бедной, старой, одинокой женщиной, которая никому не нужна, потому что не в состоянии отдавать даже то, что у нее в избытке и самой не нужно: а вдруг когда пригодится. И, даже осознавая неразумность своих скаредных привычек, не могу от них отделаться, так как закоснела, хотя и считаю себя гибкой и способной меняться.

Отрыдавшись, пошла в «Якоря 2». Сидела в темноте. От слез сердце оттаяло. Обида постепенно уходила. И любовь полилась в сердце, а из него и на Лю-Лю, и на Светика, и на Звездочета.

Вернулась в «Якоря». Искренне поблагодарила Звездочета, но высказала опасение, что моих драконов не так-то просто сразить.

— Им по фиг? — спросил он.
— Нет. Я рыдала час.
— Миссис Хадсон рыдала, — радостно сказал Звездочет, обращаясь ко всем.

Потом Звездочет, подставив свою спину для массажа Светику, которая была в расстроенных чувствах из-за Джоника, громко стонал, а она смеялась, и слезинки высыхали на ее глазах.

Оказывается, сон перед первой встречей со Звездочетом был не только знаковым, но и пророческим. Благодаря Школе, ко мне пришло осознание, что все суетные движения в горизонтали – это движения в никуда, что грубые горизонтальные желания (в моем случае – бахвалиться, экономить на всем, держать все — даже любовь — впрок) – это погружение во тьму. А когда уходят страсти, освобождая внутреннее пространство, и ты открываешься для света, он и льется с небес. И это так ра
4000
достно!